Пряча листочек, Авга спросил:
— Эп, а вдруг, того, мы скажем, а все молчок?
— По второму разу скажем.
— И опять молчок?
— Ну уж?
— А вдруг?
— Тогда не знаю… Тогда пусть сам Забор скажет. А что мы еще можем сделать? Сальто-мортале?
— А может, еще кого уговорим? — плутовато предложил он. — Уж работать с массами, так работать!
— Третьего?
— Ага. Вопросы еще есть?
— Есть?.
— Ну и давай. Бог троицу любит! — с заговорщицким азартом заключил Шулин.
— А кого?
Мы осмотрелись.
Васькин вулкан продолжал клокотать. Сгрудились все, кроме Вани Печкина, который, заткнув уши, зубрил английский. Или он дома не учил, или у него память никудышная, но Ваня Печкин долбил учебники из перемены в перемену: даже когда дежурный выгонял его, чтобы проветрить класс, он прихватывал книжку с собой. Каким-то испуганным был у нас Ваня Печкин и первую половину каждого урока, то есть во время опроса, сидел, как приговоренный, — сжавшись и чуть ли не дрожа. Он так и напрашивался на высмеивание, и в общем-то мы подсмеивались над ним, хотя не особенно зло, но считали его серой личностью.
Мы с Авгой переглянулись и, моментально поняв друг друга, направились к Ване Печкину. Вот будет фокус, если удастся его сагитировать, — тон всему классу зададут второстепенные члены… Я зашел сбоку и живо захлопнул его учебник. Ваня Печкин вздрогнули тревожно поднял голову.
— Отвлекись-ка на минутку, — сказал я.
— Чего?
— Отвлекись, говорю, и уши разоткни!
— А чего?
— Дело есть! — сказал важно Шулин.
— Причем дело пустяковое, но для пользы всего класса, — внушительно добавил я.
— Мне некогда.
— Всем некогда!
— Слушай, Ваня Печкин, ты можешь хоть раз что-нибудь пожертвовать классу: или время, или отметку? Можешь? — воззвал я, почувствовал, что надо брать круче.
— Это вон пусть Садовкина оценки жертвует, у нее много пятерок! — недовольно мотнул головой Ваня Печкин. — А мне нечем жертвовать, у меня двойки!
— У всех двойки! — отрезал Шулин.
— И меня спросят.
— Сегодня не спросят. Придет новая учительница. А новые сразу не спрашивают, сначала знакомятся! — попытался я внушить Ване Печкину здравую мысль.
Но он не сдался.
— Ага, это с вами будет знакомиться, а меня спросит! Не мешайте! — И, открыв учебник, опять углубился в него, равнодушно выставив свою макушку.
Я со злости чуть не влепил ему щелчок в эту макушку, но под жидкими волосенками различил какую-то коростинку и брезгливо махнул рукой. Авга буркнул: «Балда ты осиновая с медной нашлепкой», — и мы отошли. Наш поход в массы провалился. Еще бы! Если уж буря целого класса не раскачала Ваню Печкина, что тут наши хилые потуги! Оставалось надеяться, что и без него дело обойдется, — вон как народ оживлен.
По звонку все суматошно расселись, но вместо новой учительницы опять вошла Анна Михайловна со своей дирижерской палочкой, двухцветным карандашом. Постучав по столу, она несколько виновато произнесла:
— Ребята, снова неувязка.
— И эта заболела? — спросил кто-то.
— Нет. Амалия Викторовна думала, что ее уроки начинаются с третьего. Я только что звонила ей. Она выходит, но знаете, человек пожилой, пока дойдет, пока найдет, будет конец урока.
— Хорошо! — вздохнуло полкласса.
— Напрасно радуетесь! Кое-кому эти последние занятия нужны как воздух! Смотрите, как бы ваши легкие вздохи не обернулись тяжестью! — строго заметила завуч, и в этом была истина, которая касалась и меня; правда, я не вздыхал облегченно, потому что был заинтересован в Амалии Викторовне. — Сейчас придет библиотекарь и почитает вам что-нибудь, так что никакого шума, спокойно оставайтесь на своих местах!
Забор вскочили сказал:
— Анна Михайловна, отдайте этот час в наше распоряжение! Мы хотели задержаться после уроков, но раз так, то лучше сэкономить время. Нам нужно провести междусобойчик.
— Что провести?
— Междусобойчик!.. Ну, разговор то есть!
— Очень хорошо! Пожалуйста, поговорите, — улыбнувшись, согласилась завуч. — Я вам нужна?
— Нет.
— Только тихо. Обещаете?
— Обещаем! — крикнули мы.
— Чш-ш! — и Анна Михайловна вышла.
Васька стремительно оказался у стола с тетрадкой в руке, поправил пятерней прическу и сказал:
— Видите, как складно все получается! Сама фортуна за нас!.. Итак, на чем мы остановились?
— На мыльных пузырях, — подсказал мишка Зеф.
— Да! Пора кончать с мыльными пузырями! А для этого есть только один путь — дело! Вот и займемся делом!.. Я все объяснил, вы все поняли — прошу!.. Придумайте сколько угодно вопросов, но чтобы участвовал каждый. Кстати, если поработаем в темпе, то спасем от голода собаку Вани Печкина!
— Нечего обзываться! — огрызнулся Ваня Печкин.
— Что? У тебя уже вопрос?
— Нет у меня вопросов!
— Тогда не фыркай, а думай! Ну все, сажусь и пишу!
— Ну? — подстегнул Забор, остановив взгляд на мне.
Насчет условного знака мы не договаривались, но это был почти знак. Я собрался с духом, подтянул ноги, чтобы встать, но тут Вовка Еловый спросил:
— А в стихах можно?
— Еще бы!
— Тогда пиши:
Скажи-ка, разлюбезный друг,
Как ты проводишь свой досуг?
— Прекрасно, Вовка! — под веселый шумок воскликнул Забор.
Он еще не записал, а уже поднялась Садовкина.
— А вот интересно, кто в жизни важнее: мальчишки или девчонки? — спросила она.
— Мальчишки! — заорали пацаны.
— Девчонки! — завопил прекрасный пол.
— Споры потом! — пресек Васька. — Потом наспоримся до хрипоты! Так, записываю…
Довольный Авга шепнул мне:
— Один мой вопросик склюнули!
— Пусть клюют, лишь бы аппетит был! А ты говорил — молчок! Это как бы нам молчать не пришлось!
Вовка Еловый опять вскочил.
— У меня еще!
— Прорвало поэта! — заметил кто-то из девчонок.
Вовка засек, кто это сказал, простер руку в ее сторону и продекламировал:
Скажи-ка, друг мой разлюбезный,
Полезный ты иль бесполезный?
— О, пойдет! — подхватил Забор.
Тут же ввернул вопрос Мишка Зеф:
— А ты бы учился, если бы тебя заставляли?
— Блеск! — отреагировал комсорг.
— И наконец, последнее, — взмолился Еловый. — уж дайте высказаться, и клянусь — больше ни звука!
Друг разлюбезнейший, скажи,
Ты часто утопал во лжи?
— О’кэй! — приветствовал Васька.
Справа подняла руку Лена Гриц.
— Можно мне? — И, спохватившись, что не на уроке, встала, ощупывая пылающие щеки. — Раз договорились от души, то от души. Только не смейтесь, а то я разревусь… Сейчас… Было ли тебе так трудно, что хотелось умереть?
Вопрос, видно, стоил ей мучительной борьбы, потому что она еле-еле договорила его — губы задрожали и глаза заблестели. Напряженно улыбаясь, девочка нерешительно оглядела нас, как бы проверяя, не смеется ли кто, но стояла тишина, которая вдруг подействовала на Лену сильнее, чем, может быть смешок, — она порывисто села, ткнулась в ладони лицом и расплакалась.
Среди общего веселья это было так неожиданно и странно, что Васька растерялся.
— М-мда… Кха… Ну что ж, толковый психологический вопрос — бодро заключил он, мимикой торопя нас что-нибудь быстрее говорить, чтобы отвлечь внимание от Лены.
Но и мы сбились с толку, и неизвестно, сколько бы продлилась эта заминка, если бы не нашелся Авга. Он не вышагнул, а вылетел в проход, запнувшись о ножку стула, и выпалил:
— А кто хочет в деревню?.. Жить! Навсегда!.. Мясо выращивать! Хлеб пасти! — Тут уж, несмотря на неловкость, все прыснули. — То есть, конечно, хлеб выращивать и мясо пасти! То есть скот, понятно! — Не знаю, нарочно Шулин заплел язык, чтобы разрядить обстановку, или от волнения, но класс оживился опять. — А что? Едят все, а еду делать некому!
— А сам-то почему сбежал? — крикнул Зеф.
— А чтобы вас агитировать! — вывернулся Авга.
— Без дискуссий! — призвал Забор. — Садись, Август!.. А вопрос, между прочим, что надо — социологический! И очень кстати, потому что еще вилами по воде писано, кто кем будет и кого куда занесет. Браво, Шулин!
Вот тут-то и разгорелись срасти. Класс закружило, подхватило и понесло… Васька едва успевал фиксировать. Он молодец, не расхолаживал людей, не укорял, что, мол, такой-то вопрос мелкий, а этот нечеткий, а тот вообще уже был, он писал все подряд. Потом разберемся. Как говорится, куй железо, пока трамваи ходят! Я уже не опасался за судьбу анкеты, а лишь сдержанно восторгался, что народ пошел за нашей идеей…
— Good day, my friends! — раздалось внезапно от двери. Там стояла пожилая, грузная женщина, с устало-добрым лицом и в очках. — Sorry for being late, but you know, better late than never, as both english and russian people say. There rest ten minutes. I think it would be enough for beginning!.. My name is Amaliya Viktorovna.
